Социологи российской Лаборатории публичной социологии (PS Lab) опубликовали исследование "Непокорные" – о россиянах, которые борются за близких, оказавшихся в армии и отправленных на войну с Украиной. В ходе 26 глубинных интервью исследователи выясняли, почему и как родственники российских военных пытаются вернуть их с фронта и осуждают ли они при этом вторжение в Украину.
Выводы, к которым пришли социологи:
- Несмотря на риски для жизни, мужчины, попавшие под мобилизацию, не пытались избежать отправки на фронт из-за неверной оценки этих рисков, гендерных стереотипов ("настоящий мужчина идет служить, а не уклоняется") и недостаточной осведомленности о ситуации на фронте.
- Оказавшиеся на фронте мобилизованные и контрактники хотели покинуть фронт, когда их опыт расходился с их ожиданиями.
- Жены и партнерки мобилизованных, которые боролись за возвращение своих близких домой, не были заинтересованы в выплатах за участие в войне – напротив, были готовы тратить материальные ресурсы.
- В непредсказуемом и не имеющем юридических прецедентов в России случае "частичной мобилизации" многие помогающие организации предоставляли ограниченную помощь. Ответом на этот запрос стало движение "Путь домой".
- Пытавшиеся спасти близких сторонницы и противницы войны действовали по-разному. Первые – чаще в правовых бюрократических рамках (обращения в органы власти, часть, в военную прокуратуру, написание коллективных обращений и жалоб), вторые прибегали к неформальным практикам (попыткам убедить близкого человека подписать отказ от участия в военных действиях, дезертировать, сделать дополнительное медицинское обследование; сами ездили за военнослужащим в часть и перевозили его через границу), а также самоорганизации и протесту.
- Социальные статусы матери и жены в российском обществе способствуют уверенности в праве защищать своих близких любыми методами, поэтому матери срочников, жены и партнерки мобилизованных в ситуации войны образуют группы, из которых потенциально могут сформироваться общественные движения.
Социологи взяли глубинные интервью у участниц движения "Путь домой" (одноименный телеграм-канал был создан в 2023 году). Большинство респонденток – молодые женщины в возрасте 24-35 лет, состоящие в браке или в длительных партнерских отношениях с теми, кто был призван. У половины дети. Все они из разных мест: от городов-миллионников до маленьких поселков в разных частях России. Ни они сами, ни члены их семей не испытывали финансовых затруднений до объявления мобилизации: их доход был выше среднего по региону, а социальные выплаты, которые они стали получать после мобилизации, или не повлияли, или повлияли незначительно на материальное положение.
"Они начали проводить публичные акции, а государство в ответ на это стало вести себя по отношению к участницам "Пути домой" более агрессивно. Они стали нападать на них, блогеры провластные медиа и Соловьев стали говорить про них гадости: что они неправильные жены и предательницы, что они проплачены", – рассказала Настоящему Времени исследовательница в Лаборатории публичной социологии, лектор Висконсинском университете в Мадисоне (США) Наталья Савельева.
Изначально движение продвигало идею "конструктивного взаимодействия с государством". Администраторы канала публиковали инструкции по составлению обращений, объясняя, кому и куда нужно писать. Главным публичным лицом и голосом сообщества стала Мария Андреева, одна из жен мобилизованных.
"Это был вынужденный протест людей, которые не являются активистами и которые не хотели никогда протестовать, которые боятся протестовать, потому что уровень репрессий в России высок. И сейчас им тоже угрожают. Они никогда не хотели этим заниматься, но само государство своими действиями заставило и вывело этих женщин на протест, само государство не оставило им никакого другого выбора", – рассказала Савельева.
Последней каплей, превратившей и телеграм-канал, и многих участниц движения в открытых критиков политического режима, стала прямая линия с президентом России в декабре 2023 года. В канале был размещен призыв писать на "горячую линию президенту" с вопросами о том, когда будет проведена демобилизация. Женщины организовали флешмоб и клеили на свои машины подобные стикеры. Владимир Путин тогда эти вопросы проигнорировал, как и тему демобилизации в целом.
За участницами начали следить силовики, их начали штрафовать за "фейки", их обвиняли в работе на "ЦИПСо". При этом Путин сам подготовил почву для протеста против мобилизации, отмечают социологи: объявив ее, он создал новую социальную группу из мобилизованных и их семей, наделенную их не только привилегиями (такими, как выплаты и льготы), но и значительно пораженную в гражданских правах, не говоря о попадании в ситуацию смертельного риска.
Несмотря на то, что столкновение с несправедливостью государственной системы не привело респонденток к радикальным изменениям взглядов (те, кто и так были против, укрепились в своем мнении; а те, кто власть поддерживали, продолжили это делать), многие участницы стали критичнее к некоторым аспектам войны (к ее целям, коррупции, некомпетентности командования) и заимствовали элементы традиционной оппозиционной критики режима для того, чтобы критиковать государство.
"Если ты раньше думал такой: ну власть норм, она тебя не трогает, и ладно. Живешь себе свою жизнь. А тут (...) забрали и потом просто начинают тебя ногами пинать и еще носом тыкать. И, естественно, ты уже начинаешь в любом ее действии сомневаться. И думаешь: вот тут они меня так обманули, а, наверное, они и на Украине не такие святые", – рассказала одна из участниц.
Также те, кто ранее не интересовались политикой и не следили за новостями, начали читать либерально-оппозиционные телеграм-каналы или смотреть оппозиционный Youtube: во-первых, только там можно было найти информацию о том, что происходит в зоне боевых действий, во-вторых, они почувствовали, что этот новый для них взгляд на происходящее лучше отражал их недовольство государством.
"Мой день начинается с новостей телевизионных (...), потом это телеграм-каналы, плюс я еще смотрю новости с украинской стороны. Я всегда рассматриваю с нескольких сторон, потому что где-то наши могут отчитаться, что у нас там все хорошо, мы там подбили, а с той стороны совсем по-другому идет, и наоборот… На каких-то пару военкоров была подписана, потом от них отписалась, потому что мы так понимаем, на них идет тоже большое давление… Смотрела Соловьева – господи, ну я прям не могу, такая пропаганда идет, прямо, как я называю, блевотина, без стыда не посмотреть. "У нас там все хорошо, у нас там все есть, и РЭБы и тому подобное". А ты такая сидишь думаешь: бл*дь, где?" – поделилась 31-летняя участница "Пути домой".
Негативные чувства из-за утраты прежней жизни у участниц движения стали фактором их постепенной радикализации. Даже когда мужья возвращались в желанный отпуск, это не помогало, а усугубляло ощущение потери нормальности.
Одна из респонденток рассказывает, как в одной из таких поездок ее муж обнаружил, что людям нет дела до войны: "Его ребята, друзья, позвали в город отдохнуть, в ресторане посидеть. Он мне перезванивает такой: "Ты рюкзак мой не трогала? (...) Я вернусь". Я говорю: "Нет, не трогала. Что случилось?" – "Я сейчас приезжаю, все, я поехал обратно, я здесь не могу" (...) Оказывается, отдыхали с друзьями, ребята решили поставить ему какую-то патриотическую песню… И в ресторане им отказали с формулировкой, что эта музыка не подходит, свадьба за ширмочкой отмечается, живая музыка, люди пришли потанцевать. А мой мне звонит, говорит: "Ты не поверишь, тут люди ходят в платьях стоимостью как моя броня, броня, которая спасет мне жизнь". И говорит: "Я за кого воевал?" Почему, говорит, меня выдернули там, я приехал вот такой, а здесь у мира все хорошо. Он живет так же не спеша, то есть рестораны, бары, те же какие-то там бытовые проблемы. Наш мир только перевернулся. А там все хорошо".
"Частичность" мобилизации (и самой войны) способствовала тому, что активистки начали переживать ее последствия не просто как личную драму, но как результат социальной несправедливости. Поэтому высказывания участниц движения вроде "почему мы страдаем, а другие живут так, как будто бы войны нет" и требования заменить мобилизованных, за которые их активно критиковали в либеральных и оппозиционных медиа, являются политическими, а не личными и направлены против государства, а не на его поддержку, замечают социологи.
Негатив участницы "Пути домой" адресуют конкретным людям, с которыми им приходилось сталкиваться в попытках вернуть своих партнеров и родственников: местным чиновникам, государственным представителям вроде главы комитета Госдумы по обороне Андрея Картаполова, ранее занимавшего должность замминистра обороны, и даже президенту. Одна из активисток рассказала, что в движении боролись, чтобы убрали с должности "этого Картаполова с Гурулевым [член думского комитета по обороне]", и как однажды пришла на почту, чтобы "написать жалобу на Путина".
Протестуя, активистки опирались на консервативные ценности, риторику и символику и считали, что статусы жены, невесты и матери участников войны защитят их от прямых репрессий со стороны государства – превратив "навязанную сверху аполитичную ценность нормальной семейной жизни в оружие критики государства, сформулировав критику в адрес государства на его собственном языке".
Однако летом 2024 года Минюст признал движение "Путь домой" и Марию Андрееву "иностранными агентами". Из-за дискриминационного статуса ее вынудили уволиться с работы. В итоге женщина отказалась от публичной активности.
Последняя громкая акция протеста участниц "Пути домой" прошла в Москве в сентябре 2024 года, во вторую годовщину начала мобилизации.
Как вытаскивали близких из армии поддерживающие войну
Собеседники PS Lab, поддерживающие войну, базово доверяли государству, поэтому зачастую не рассматривали возможность "откосить" от армии, даже если имели на то основания. Те, кто пошли по повестке на мобилизацию, полагали, что их участие в войне будет похожим на срочную службу.
"Мы законопослушные граждане, поэтому, естественно, N-го числа он явился. И как мы могли... Бежать, прятаться – нет, конечно", – говорила мать срочника, который должен был получить непризывную категорию из-за хронического заболевания.
Некоторые начали критичнее относиться к происходящему, но не могли четко сформулировать свои мысли. "У меня папа всегда говорил: "Дочка, правды нет и не будет никогда, тем более на войне". (...) Сын угробил свое здоровье. Ушел здоровым, а теперь и зрение у него упало, и все, и речь пропала. Но государство сказало: "Если бы ранили его, то он бы получил. А так нет". Как можно относиться и о чем говорить, скажите?" – ответила вопросом на вопрос мать мобилизованного.
Оправдывающие войну матери начинали действовать, когда понимали, что их сыновьям грозит реальная опасность, например, из-за резкого ухудшения здоровья или возможной отправки в зону боевых действий. Хотя сами матери охотно повторяли патриархальные нарративы о необходимости службы для "возмужания" сыновей, их самих они все равно воспринимали детьми.
Например, Ирина (имена всех респонденток Лаборатории изменены – прим. НВ) еще в начале срочной службы сына узнала, что его собираются отправить на границу с Украиной, где до этого разбомбили палаточный лагерь российских военных. Сначала она попыталась оценить ситуацию: насколько серьезна угроза и каковы легальные основания для решения об отправке ее сына в опасную зону.
"Вроде наше правительство поддерживает и Минобороны, чтобы туда ехали наши дети на учебу… Но потом вдруг я узнаю, что те дембеля, которые стояли там на границе … Их разбомбили вдруг. И якобы есть жертвы… Я поняла, что это территория, небезопасная для нахождения детей… Я как мать, ну, понимаете сами... Я его тем более растила одного, и я хотела бы, чтобы срочную службу он проходил в безопасном месте", – рассказала мать срочника.
Она начала обращаться в различные ведомства и НКО. Однако, когда ситуация разрешилась сама собой (ее сын заболел перед отправкой), приостановила свою активность – чтобы не навредить сыну: "Я не знаю просто, насколько эти органы, насколько эта часть подконтрольна военной прокуратуре и как военная прокуратура отнесется к моему обращению? И не будет ли дальше на моего сына оказано какого-либо воздействие? И как ему потом будет служиться в своей части после моего обращения?"
Антонина, мать срочника, который погиб при невыясненных обстоятельствах в военной части незадолго до окончания службы, призналась, что это горе заставило ее начать помогать другим: она начала консультировать других матерей срочников, которые обращались к ней за советом, и даже предложила одной из помогающих организаций сотрудничество в качестве волонтерки.
Все матери военнослужащих, с которыми социологам удалось поговорить, испытывали сильную тревогу, страх и отчаяние. "Кажется, что для меня жизнь остановилась", – так описала свое состояние женщина, мобилизованный сын которой получил осложнения в результате травмы, но так и не был отпущен домой.
"Для меня все, кажется, пусто стало. И вечные слезы, ежедневные слезы, больше ничего", – сказала другая респондентка.
Однако в отличие от участниц движения "Путь домой", которые после мобилизации мужей обнаружили себя в социальной изоляции, матери срочников и мобилизованных не чувствовали себя изолированными от общества. Они признавались, что близкие все же проявляли интерес к ним.
Оправдывающие войну матери, в отличие от противников войны, готовы были проявлять активность исключительно в рамках закона: через обращения и запросы в военную часть, военную прокуратуру и суд, поэтому активно взаимодействовали с армейскими структурами, чтобы получить официальные разъяснения по поводу ситуации.
Как боролись за близких противники войны
Стратегии родственников, оправдывающих войну, и ее противников, различны: если первые участвуют в операции по спасению родных, вторые – в борьбе, причем не только против государства, но и тех, кому они помогают, – потому что те не всегда готовы принять их помощь.
В отличие от сторонников войны противники войны не полагались на официальные источники информации (например, Министерство обороны) и госструктуры.
Они быстро приходили к выводу, что законных способов помочь близким почти нет. Некоторые рассчитывали на возможность комиссования по состоянию здоровья. Другие рассматривали дезертирство, поиск убежища на территории РФ, выезд из страны, и даже тюрьму в качестве альтернатив армии для своих близких.
К тому же многие узнавали о том, что мужчины попали в армию, поздно. Респондентка Яна узнала от матери друга, с которым они долго не общались, что тот получил повестку во время мобилизации и пришел в военкомат для "уточнения данных", откуда его сразу же, пригрозив тюремным сроком за отказ, отправили в часть. Он принял ее предложение помочь покинуть военную службу в том числе потому, что каждый их разговор "сводился только к одному: что в роли агрессора выступать нельзя".
Алина выяснила, что ее отец ушел добровольцем "защищать Донбасс", только когда ей сообщили об этом родственники. Она планировала дождаться его приезда в отпуск, чтобы убедить его остаться ради нее. Но не успела: отец пропал без вести.
Сами военнослужащие редко предпринимали какие-либо действия самостоятельно из-за страха навредить себе. Бывший муж Елены, несмотря на все ее старания, так и не решился начать действовать: "Он сломался на этапе, что нужно пойти и получить отказ от начальника части в том, чтобы заверить ему документы (...), чтобы написать от руки кучу заявлений… Он сказал, что там четыре вида заявлений нужно было на стартовом этапе. И дальше больше. И вот, собственно, это его почему-то подкосило… Но в его голове лучше быть там, потому что с момента мобилизации их так и не отправляли на передовую. То есть они просто сидят в каком-то лесу, (...) и у него в голове идея, что так ничего и не будет происходить, что просто в какой-то момент они поедут домой".
Страх навредить себе был обоснованным. Например, сына Якова, который подписал отказ от продолжения службы вместе с сослуживцами, сначала бросили в "яму", потом избили, а потом чуть не убили. Ехать вызволять сына пришлось в Луганск.
"Мы первый раз когда пришли, увидели там луганских этих женщин [родственниц арестованных военнослужащих]. Они приходили тоже. История одна и та же: посылают их на "мясные штурмы" [лобовой штурм пехотой укреплений противника, осуществляемый без учета больших потерь в живой силе] без всякой разведки, без ничего. В общем, я узнал номер телефона командира той части, где их держали… А у них телефон был, у пацанов… Важно было, чтобы эти военные понимали, что люди неброшенные, что за ними приехали, что мы беспокоимся… И через время с телефона пацанов, которые находились вместе с ним, приходит сообщение, что сына увезли вашего. Я спрашиваю: кто. Ну, чэвэкашники приехали, сказали, что нам такой нужен. И все, они его забрали… Ну, били там, в общем... Через время вывели его на расстрел. Ложись, говорят, а то сейчас ты нас кровью забрызгаешь, направили на него пистолет… Несколько раз этим пистолетом по затылку стукнули… И через... ну там еще какое-то время тоже побили там его. Их там было четверо или пять человек".
Родные писали и звонили в прокуратуру, в результате сына Якова отпустили в отпуск. Возвращаться он не собирается и готов сесть в тюрьму, рассказывает отец: "Они уже готовы все садиться. Вот кто там, за редким исключением... Ну они уже многие сидят, из той группы, их там было в районе тридцати пяти человек... Уже многие сидят. Есть пацаны, которых уже и нету, которые зашли второй раз, уже после объявления мобилизации – их опять туда".
Яков продолжил помогать военнослужащим, которые хотели покинуть армию, но боялись: "Я с многими людьми общаюсь, вот они говорят: нет, мы хотим домой, но мы не знаем, как уйти. Они боятся, что их закроют, боятся, что... Ну то есть показательно все делается, то есть тебя закроют обязательно и потом отправят неизвестно куда".
В отличие от сторонников войны противники войны оказались в изоляции. Их активность и позиция сказались на отношениях с друзьями, родственниками и коллегами, которые не разделяли их антивоенных взглядов.
Родственники Алины поощряют ее за попытки найти отца, но отношения с ними стали хуже, рассказывает она: "У меня вся семья – они патриоты. Это я единственная у нас агент Госдепа вообще. У меня постоянно конфликты в семье из-за этого".
Активность противников войны в судьбе родных привела к тому, что они еще больше убедились в правильности своего критического отношения к государству и политическому режиму.
Те, кто активно следили за политическими новостями, продолжили это делать. А те, кто и так не поддерживали войну, но раньше старались держаться в стороне от новостей, стали чаще читать независимые медиа.
Респондентка, которая до войны старалась не вникать в политику, так описала изменения: "Если ты думаешь, что политика – это не твое дело, вот политика пришла в твой дом. Вот она в армию пришла, вот она, у тебя теперь денег не хватает на еду, вот теперь твои налоги, ты понимаешь, они идут еще и на братоубийство. Политика – это часть твоей жизни. Часть твоей жизни, и все".
Укрепление антивоенной позиции противников войны логично послужило препятствием для взаимодействия с родственниками других военнослужащих, не настроенными антивоенно, и вынудило их держаться обособленно.
"Я вступила в одну группу, наш полк местный, [друг] мне сказал поискать его. И я туда зашла – [там] такие патриотичные настроения родных, там "За победу!" и все такое. (...) Я допускаю, конечно, что, наверное, далеко не все, кто там присутствуют, с такими настроениями патриотичными. Но у нас же просто, понимаете, можно писать только за. Если ты напишешь что-то против, то оно чревато. Поэтому таких людей найти сложно", – пояснила респондентка.
Что делает протест в авторитарной России возможным?
Протест в авторитарных странах часто возникает в результате вторжения государства в частную жизнь людей, отмечают социологи. Именно поэтому в России чаще протестовали те, чье повседневное существование оказывалось под угрозой из-за действий властей или компаний: например, дальнобойщики, на доходе которых сказалось введение дополнительных сборов на платные дороги; жители домов, подлежащих реновации; противники строительства мусоросжигательных заводов рядом с их домом и т.д.
Мобилизация стала вторжением государства в частную жизнь и изменила ее в долгосрочной перспективе. Из жизней многих женщин исчезли мужья, любимые, отцы их детей. Активно выступать против войны родственницы российских военных начали именно после объявления Путиным мобилизации. Женщины организовывали протестные акции в Москве, Петербурге, Нальчике, Махачкале, Пензе, Якутске, Грозном и других городах. В Дагестане и Якутии протесты были массовыми и жестоко подавлялись силовиками. По данным правозащитников, только в Махачкале за два дня было задержано не менее 250 человек.
Социологи отмечают: для протеста в авторитарном государстве недостаточно одного протестного потенциала – он становится возможен при дополнительных факторах, вынуждающих людей рисковать свободой и жизнью.
Они выделяют такие условия:
- Единство места, времени и действия.
Пострадавшие от мобилизации перешли к коллективному действию, поскольку оказались затронуты одним и тем же событием в одно и то же время.
Это отличает их от родных срочников и контрактников: хотя матери военнослужащих тоже ощущают себя вправе противостоять государству, когда их сыновьям угрожает опасность, "пока срочники не будут массово и одномоментно задействованы в военных действиях, их протестный потенциал вряд ли будет реализован", говорится в отчете.
- Отсутствие материальной заинтересованности.
До начала войны и мобилизации участницы движения "Путь домой" были в целом довольны своей жизнью.
Замужние не имели серьезных финансовых проблем, а те, кто познакомился с партнерами уже после войны, работали сами и не нуждались в деньгах, тем более в обмен на любимых.
Большинство мобилизованных мужчин имели постоянную работу. Когда их мобилизовали, жены и невесты сразу же ощутили, что налаженная жизнь радикально изменилась – и не в лучшую сторону. И регулярные военные выплаты и обещания социальных льгот как "компенсацию" отсутствия мужчин они не приняли.
- Беспрецедентность события
Большинство россиян хорошо понимали, как работают срочная и контрактная службы. Мобилизация, объявленная осенью 2022 года указом президента РФ, стала беспрецедентным событием, она смешала гражданскую жизнь и войну: для участия в боевых действиях были принудительно мобилизованы люди, в большинстве своем не имеющие соответствующего опыта и не давшие на это своего согласия. И, поскольку смысл российско-украинской войны непонятен большинству россиян, оправданность мобилизации также оказалась под вопросом.
Что такое "частичная мобилизация", не было до конца ясно никому (в том числе правозащитникам и чиновникам). Именно поэтому будущие участницы "Пути домой" вынуждены были самостоятельно разбираться в том, кто такие мобилизованные, какой у них статус и права, каким законам и правилам подчиняется их служба. И в процессе поиска ответов на эти вопросы начали кооперироваться.
- Бессрочность события
"Частичная мобилизация" была беспрецедентной мерой и для самого государства. Многие чиновники не знали, как отвечать на вопросы россиян, и только спустя долгое время признали: мобилизованные вернутся только, когда закончится "специальная военная операция".
Именно это заставило участниц движения перейти к открытой критике государственной политики. "Тот факт, что их мужья должны оставаться на фронте на неопределенный срок, "до окончания СВО", возмутил их больше, чем сам факт их участия в войне с Украиной", – говорится в исследовании. Иллюзия, что вторжение государства в их жизнь будет обратимым (что близкие вернутся в обозримом будущем и жизнь нормализуется), исчезла. Бессрочность также изменила баланс рисков, связанных с участием в протесте: если каждый день людям, находящимся в зоне боевых действий, угрожает опасность, бессрочность службы значительно сокращает шансы на их возвращение домой, тем самым повышая отдачу от возможного успеха протеста.
- Давление государства
Государство внесло важный вклад в формирование коллективной идентичности участниц движения, отмечают социологи. Давление, обвинения со стороны государственных медиа, провластных блогеров и официальных представителей государственных структур (например, в том, что они "наработочки ЦИПсО" и т.п.) заставило женщин перестать видеть в государстве возможного союзника.
От критики отдельных аспектов они постепенно перешли к более общим вопросам о законности государственных мер. В ответ власти стали атаковать их как группу. Осознание того, что они превратились в оппонентов государства, окончательно формировало их коллективную идентичность.
- Общий опыт и негативные эмоции
Создание движения и переход его участниц к протесту стали возможными не потому, что они разделяли схожие политические взгляды и ценности, а за счет солидарности и коллективной идентичности, в основе которых был общий опыт: тревога за близких на фронте, бессилие, изоляция от большинства, злость на чиновников, которые, вместо того чтобы им помочь, обвиняли. В движении они нашли поддержку, и это помогло им преодолеть страх репрессий.
